04.05.20 Образ Православия в русских былинах Карелии

Фотографии раскрываются при нажатии мышкой на миниатюры. При использовании устаревших браузеров фотографии можно открыть с помощью правой кнопки мыши >>> открыть в новом окне.

В советское время по вполне понятным причинам эпические мотивы, связанные с религиозным сознанием, редко становились объектом специального исследования ученых или же оценивались негативно – как тлетворное влияние чуждой народу идеологии. Одно из немногих исключений – блестящая статья П.Г.Богатырева «Функции лейтмотивов в русской былине», но и она впервые была опубликована за границей. Анализируя старину «Илья Муромец и Калин-царь», пропетую сказителем из Кижей Т.Г.Рябининым А.Ф.Гильфердингу, автор выделил доминантный лейтмотив – стоять за веру, за отечество, который «проходит чрез всю былину и повторяется в ней десять раз». Развивая мысль П.Г.Богатырева, можно сказать, что в сюжетах, посвященных отражению вражеского нашествия на Киев, эта формула и ее аналоги являются общеэпическим лейтмотивом, зафиксированным в разных районах бытования русских былин. …Я стоял за веру православную,Я за руськие церкви за соборныеИ за все монастыри богомольные… [Свод, I, №74 – Печора] …А и ради матушки поедем свято-Русь земли,А ради той ли-то веры православныя,А для ради церквей да мы соборныих,А для матушки да Богородицы… [Гильф., №57 – Пудога]. Этот словесный стереотип стал настолько привычным, что один из архангельских певцов механически перенес его в мир животных, дополнив традиционный укор богатыря своему коню:[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru] Ах ты, волчья сыть, травяной мешок!Ты не хочешь служить за веру християнскую!.. [Кир., IV, 38]. Функции опорных лейтмотивов выполняют и другие устойчивые формулы, содержащие христианские мотивы. …А надеюся на Спаса, на Пречистую,На матушку на Божию Богородицу,Надеюсь на братца на названого,На молода Добрыню Никитича [Кир., II, 83, стихи 58–62, 90–93, 133–136 – Шенкурский уезд Архангельской губ.]; …Божьи церкви на дым спущу,Чудны иконы на плавь реки…[Кир., IV, 38, стихи 93–94, 126–127 – ультиматум царя Батыя; Архангельский уезд]. стр. 312В целом ряде эпических песен христианские мотивы играют ключевую роль, определяя развитие сюжетного действия и его развязку. В былинах «Сорок калик» и «Поездка Василия Буслаева в Иерусалим» повествуется о паломничестве «ко святым местам», чтобы там …Господу Богу помолитисе,К Господней гробницы приложитиси,К Адамовым мощам приклонитиси [Свод, IV, №188 – Мезень] или замолить грехи буйной молодости: …Смолода бита, много граблена,Под старость надо душа спасти [КД, №19]. Чудесное оживление, исцеление или освобождение героев от пут часто приписывается странникам / старцам / каликам перехожим / ангелам («Михайло Потык», «Исцеление Ильи Муромца», «Сорок калик» [Кир., III, 84], «Иван Годинович», «Михайло Данилович»); иногда это делает сам Иисус Христос [Рыбн., №140; С.-Ч., №178 и др.. Аналогичные функции выполняет глас с неба, дважды подсказывающий Добрыне, как победить Змея и спастись от потоков его крови (варианты П.Калинина и А.Чукова из Прионежья [Гильф., №5 и 148]); адресованная Христу / Богородице / всем святителям / угоднику Божьему Николаю молитва богатыря, после которой у него силы вдвое-втрое прибыло или же опутинки шелковые / железа немецкие сами обвалилисе («Илья Муромец и Сокольник», «Илья Муромец и Калин-царь», «Михайло Данилович», «Потап Артамонович», некоторые варианты «Ивана Годиновича» [Григ., №218], «Ильи и разбойников» [Свод, I, №112], «Саула Леванидовича» [Кир., III, 113]). В былине «Садко в подводном царстве» герою мудрыми советами помогает Микола Можайский (иногда Богородица [Гильф., №174]). В запеве о турах, которым открывается большинство записей старины «Василий Игнатьевич и Батыга», Богородица предсказывает Киеву погибель / невзгодушку великую. За исключением сюжета «Сорок калик со каликою» каликам перехожим (профессиональным певцам духовных стихов) в эпосе отводятся эпизодические роли. Они выполняют функции вестников, сообщая богатырям важные новости («Добрыня и Алеша», «Илья Муромец и Идолище»), порой избавляют их от тяжелых болезней («Исцеление Ильи Муромца») или даже оживляют («Михайло Потык», «Алеша Попович и Тугарин» [КД, №20]). Чтобы остаться неузнанными, усыпить бдительность своего противника, эпические герои нередко переодеваются в платье паломников («Илья Муромец и Идолище», «Алеша и Тугарин», «Добрыня и Алеша», «Соломан и Василий Окулович» [Рыбн., №95; Свод, II, №272 и др.]). И лишь в двух случаях действия калик во многом определяют развитие сюжета, однако оба они связаны со сравнительно поздними новообразованиями. Это – вставной эпизод в ряде пудожских текстов «Ильи Муромца и Идолища» (сильно могуче Иванищо похищает татарского воина и допрашивает его о намерениях Идолища [Гильф., №48 и др.]) и записанная всего в двух вариантах старина «Калика-богатырь» (безымянный калика таким же способом узнает о нашествии татар, предупреждает об этом киевских богатырей и активно участвует в разгроме вражеского войска [Гильф., № 101, 207] В эпическом мире «своих» и «чужих» различают по двум основным признакам – национальному и религиозному, причем принадлежность к русскому этносу автоматически предполагает православное вероисповедание персонажей. Исключение составляют выросший среди неверных Сокольник, сын Ильи Муромца, и живущая в Киеве колдунья Маринка. Поэтому перед началом поединка с незнакомцем или перед тем, как прикончить поверженного врага, богатыри обязательно выясняют, с кем они имеют дело: стр. 313Ты скажи-ка, добрый молодец,Ты с коей земли, ты с коей орды,Как тя, молодца, именем зовут,Ты какого отца, какой матери? [Рыбн., №132 и др.] В колымских пересказах былин об Илье Муромце богатырь не пускает в ход оружие до тех пор, пока не убеждается, что его противник неправославный [РЭПС, № 169, 170]. Издалека заметив сражающихся Добрыню и Дуная, Илья Муромец прироздумалса: Если неверной с неверным – да буду стакивать;Если руськой с неверным – да надо помошшь дать;Если руськой-от с руським – да буду розговарывать [Григ., №281 и др.]. Семантическая оппозиция «свой — чужой»=«русский — неверный» оказывается определяющей даже в отношении человеческих останков. Василий Буслаев попинывает найденную на Сорочинских горах голову костощёную, приговаривая при этом:[текст с сайта музея-заповедника "Кижи": http://kizhi.karelia.ru] Кака ты лежишь, голова, русска иль неверна?Русска лежишь – так прихороним тебя,А неверна лежишь – то хоть погалимса [Свод, IV, №188 и др.]. В эпических песнях о нашествии врагов на Русь, как правило, используется ультиматум иноземного царя / нахвальщика. Набор угроз варьируется в разных регионах, но почти в каждом тексте говорится о намерении поганых осквернить христианские храмы и святыни: …А й с Божьих как церквей да чудны кресты повыснимать,Во церквах сделать стойлы лошадиные [Гильф., №69 – Пудога]; …Православную веру облытынить всю… [Свод, II, №199; Печора; III; №74, 78 – Мезень]; …Я соборны больши церкви да вси на дым спущу Я печатны больши книги во грези стопчу,Чудны образы иконы да на поплав воды… [Свод, II, №196 и др. – Печора]. Иногда неверные пытаются принудить к этим бесчинствам князя Владимира и его подданных [Гильф., №69 – Пудога]. За исключением этнической и религиозной принадлежности для изображения эпических соседей в былинах в основном используются те же детали и подробности, которые формируют облик «своих». Все иноземцы (за исключением жителей Царьграда) в русском эпосе считаются иноверцами, чаще всего погаными (то есть язычниками), неверными, некрещеными, бусурманами. В их число попадают литовцы (Литва поганая); Идолище в разных сюжетах; жители царства Турецкого, вымышленного Индейского царства или просто инишьшёго (то есть «иншего» – чужого, враждебного Руси) царства, которым правит царь Собака [Григ., №121]); чудь белоглазая [С.-Ч., №215]; сорочина злолукавая [Свод, IV, №188]. Сказители называют погаными татар, сменивших язычество на ислам вскоре после нашествия на Русь; подданных короля Ляховинского (польского), приобщившихся к христианству намного раньше восточных славян; жителей Неметчины [Свод, III, №23] (эпитет немецкий в русском эпосе обычно ассоциируется с Западной Европой); неверным называют даже Водяного царя [Гильф., №2]. Колдунья Маринка живет в Киеве, но слывет безбожницей, злой еретицей халтурной [КД, №9; БЗП, №50 и др.]. В одной из олонецких записей Добрыня велит своему слуге: «Маринкиным богам поди не кланяйся» [Гильф., №288]. Здесь показательна форма множественного числа – богам, естественная, если речь идет о языческом многобожии. (Впрочем, богами часто называют иконы.) Маринка живет в татарской слободушке / на татарской улице [Гильф., №78, 122]; в своем тереме принимает гостя – татарина поганого / Одолище поганое / Тугарина Змеевича / Горюнище поганое [Гильф., №122 и др.]. В эпическом мире язычницей оказывается и Маринкастр. 314Кайдаловна, правительница города Корсуни, греческой колонии в Крыму (зла еретицабез-божниця [Свод, IV, №195 и др.]). А ведь именно с осадой Корсуни князем Владимиром Святославичем летописцы связывали принятие христианства восточными славянами. Порой даже черниговский купец Митрий характеризуется как чужеземец и, естественно, иноверец – его именуют князем / царем / королем, живет он за морем, в проклятой Литвы или в Золотой Орде [Гильф., №83 – Т.Рябинин). В его тереме богатырь Богу не молитца и челом не бьёт –Молиццы у их, право, некому [Свод, II, №181]. Подобные аномалии связаны с тенденцией уподоблять «чужим» (в том числе и в религиозном плане) тех персонажей, которые являются эпическими противниками русских богатырей. А вот те персонажи, которым отданы симпатии сказителей, нередко изображаются сочувственно и даже причисляются к христианскому миру. Это относится к Саулу Леванидовичу, правителю царства Алыберского: …Ево царице Бог сына даст,Поп приходил со молитвою [КД,№ 26]; Неверные манят его [сына Саула – Ю.Н.] к себе:«Славной руськой богатырь!» [Марк., №271]. Согласно некоторым вариантам, библейский царь иудеев Соломан живет в земле Светорусьскоей [Свод, II, №271]. О его принадлежности к православному миру в текстах прямо не говорится, но уговаривая похищенную жену Соломана выйти замуж за Василия Окуловича, его слуга подчеркивает: У нас жити-то добро, дак служить лекко:У нас среды-то, петничи не постуют,И велики чатверги у нас нечем зовут [Свод, II №270 и др.]. В былине «Лука, змея и Настасья» Салтан Турецкий приютил в своем царьсве неверноем попавшего в беду богатыря, женил его на своей дочери. В соответствии с русскими традициями, они приняли законной брак во Божьей церкви [Свод, II, №277]. За исключением Волха Всеславьевича и князя Романа из былины «Наезд литовцев», главные герои русских эпических песен не обладают магическими знаниями и другими сверхъестественными способностями. Как уже отмечалось, чаще всего чудеса происходят благодаря вмешательству небесных сил. Однако христианские святые не только помогают, но и наказывают своих единоверцев, если те нарушают нормы религиозной морали. В старине «Камское побоище» описываются два боя киевских богатырей с вражеским войском. В первой битве они одерживают безоговорочную победу. Возгордившись содеянным, кто-нибудь из эпизодических персонажей былины (обычно братья Суздальцы или братья Долгополые) самонадеянно бросает вызов небесной силе: …А кабы была на небеса да лисьниця,А прибили бы силу небёсную. В одном из вариантов их святотатство вообще не знает границ: …Самого бы Христа в полон взяли [Т.-М., №70]. Перебитые враги оживают, каждый из воинов, рассеченных мечом до седла, превращается в двух живых тотаринов [Свод, IV, №98; Григ., №303 и др.]. Богатыри либо окаменевают, либо по решению Ильи Муромца прекращают бесполезное сражение: Нам живым, видно, с мёртвыма не наратицьсе! [Свод, IV, №95 и др.]. В былине «Вавило и скоморохи» святыми людьми называют скоморохов, реагируя на сотворенные ими чудеса [Григ., №121]. Веселые люди, не простые наказывают временным безумием тех, кто предрекает им поражение в состязании с царем Собакой, и награждают красную девицу, пожелавшую им удачи: А были у ей холсты-ти ведь холшовы,Ишша стали шолковы да атласны. стр. 315Отказ от своей веры трактуется создателями и исполнителями былин как тяжкий грех, фактическая потеря национального идентитета. Именно этого добиваются от русских людей их этнические противники. Кудреванко-царь угрожает прожиточных христьян(крестьян. – Ю.Н.)да во свою веру ввести [Григ., №105 и др.]. Иван Годинович пытается удержать Настасью Митриевичну от брака с иноземцем: За королем жить – потеряешь всю веру крещоную! [Свод, IV, №159]. Новгородский богатырь Василий Хлебович, череп которого Василий Буслаев нашел на горе Сорочинской, когда-то сражался с сорочиной злолукавой и попал в плен. Тут она меня и обневолила Стали приводить во свою веру,Во свою веру, сорочинскую [Свод, IV, №188]. Убегая из татарского плена, княгиня Марья Юрьевна обращается к проплывающей по Дунай-реке колоде кипаристовой с проникновенной мольбой: Унеси меня, колода, в свою сторону,В свою сторону да в землю руськую,Тебя встретят же, колода, попы, дьяконы,Со крестом же тебя да со иконами.А расколют же колодушку тонешенько,А изрубят же колодушку мелькошенько,Твои шшепочки сожгут да вместо ладону [Мил., №79]. Возвратившись домой, героиня не позволяет своему мужу прикасаться с ней до посещения церкви:

Не бери меня да за белы руки,Не целуй меня да в сахарны уста:Я была во той земли да во проклятоей Ище всякой-то я погани наеласе,Я поганого-то духу нахваталасе [Григ., №421]. Длительные контакты с иноверцами не проходят бесследно и для героя печорского былинного новообразования «Лука, змея и Настасья». Турецкий Киселиков-град стал для него второй родиной. Здесь он женился на царевне Настасье / Марье; у них родился сын Олеша Полуверенин («Марьюшка была из неверных, потому и был у них “Полуверенин”», – пояснил исполнитель [Свод, II, №278; то же в № 279]). Следует отметить, что иногда иноземцы тоже противопоставляют свою религию православной, которую они считают поганой. Король ляходимский отказывается выдать дочь замуж за киевского князя Владимира: «Не отдам я своёй Опраксии да королевисьни // А за вашу-ту веру поганую» [Марк., №217 – Терский берег]. Среди эпических противников особое место занимает Сокольник. С одной стороны, он типичный нахвальщик, наездничек, угрожающий разрушить Киев и сжечь православные храмы. Но с другой стороны, перед поездкой на Русь он просит у матери благословения, часто носит нательный крест, по которому Илья Муромец и узнает его. Эта противоречивость изначально заложена в образе Сокольника несовместимостью признаков «своего» (сын русского богатыря Ильи Муромца) и «чужого» (вырос и воспитывался на чужбине). Перечисленные выше сюжетообразующие элементы встречаются во многих текстах былин хорошей сохранности, их нет только в некоторых схематичных или дефектных вариантах. Другие мотивы и образы, связанные с христианскими обрядами и обычаями, являются факультативными, напрямую не влияют на развитие сюжетного действия, но частотность их употребления весьма высока. Среди них можно выделить общерусские и региональные детали и подробности, а также общеэпические и характерные для конкретных сюжетов. Отправляясь в опасную поездку, богатыри обычно просят благословения у старших родственников; чаще всего – у матери («Добрыня и Змей», «Добрыня и Алеша», «Дюк», «Поездка Василия Буслаева в Иерусалим»), в отдельных сюжетах – у отца («Михайло Данилович», «Добрыня и змей» [Григ., №87]; «Лука, змея и Настасья» [Свод, II, №277]) или у обоих родителей («Илья Муромец и Соловей-Разбойник»). В некоторых вариантах, принимая сватовство Алеши Поповича, Настасья Микулична обращается за благословением к свекрови, Добрынинойстр. 316 матери. Благословения у старших родственников или более знатных членов социума испрашивают и в «чужом мире»: Сокольник – у своей матери, Златыгорки / Латынгорки; литовские королевичи – у дяди, литовского короля («Наезд литовцев»); заменившие их в одном из вариантов два брата Долгополые – у киевского князя Владимира [Свод, II, №264]. Второй способ избежать неприятностей в пути – помолиться Богу дома, в церкви или в монастыре (ср. аналогичные действия героев ряда древнерусских воинских повестей и сказаний). В одном из былинных вариантов это делают даже туры златорогие, пробегающие мимо православного храма [РЭПС, №66] Церкви соборные, монастыри почестные упоминаются не только при описании вражеского нашествия на Русь, но и в других сюжетных ситуациях. В православном храме принимают золоты венцы богатырь и его невеста («Добрыня и Настасья», «Михайло Потык», «Дунай»), в описании этого обряда нередко фигурируют попы, отцы духовные; архерей соборный [КД, №11]; чин церковный, причет соборный и т. д. Владыка черниговский во время спора ручается за Ивана Гостиного сына [КД, №8 и др.] или Дюка Степановича [Гильф., №152 и др.]. Отсутствие хозяина дома порой мотивируется тем, что он отправился в церковь на праздничную, чаще всего воскресенскую, службу («Дюк», «Илья Муромец и Соловей-Разбойник», «Чурила и Катерина»). В былинах о вражеском нашествии нередко подчеркивается, что Киев некому защищать: А что ни лучших богатырей не сгодилося, причем Алеша Попович (а в ряде вариантов Самсон или Илья Муромец) находится в богомольной стороне [Гильф., № 18, 41 и др.]. По велению святого или по собственной инициативе Садко и Михайло Потык строят церкви в честь своего спасителя Миколы Всеможайского/Можайского. В одной из печорских записей Садко обязуется соорудить церковь обыдённую, т.е. возвести ее по обету за один день [Свод, II, №250]. Завладев кладом, Илья Муромец строит на эти средства монастыри богомольные, церкви соборные («Три поездки Ильи Муромца»). В одном из олонецких вариантов он уточняет: «Чье было именье, за того пускай идет!» [Рыбн., №129]. Добрыня наказывает матери в случае его гибели раздать золоту казну по всем скитам да по монастырям, и по церьквам богомольныим [БС, №178 и др.]. В эпическом мире православные храмы всегда изображаются как нарядные и красивые строения. Три дня подряд выкупая в Новгороде все товары, Садко сооружает храмы во имя Стефана-архидьякона, во имя Сафеи Премудрыя, во имя Николая Можайскова. Кресты, маковицы золотом золотил,Местны иконы вызукрашевал,Изукрашевал иконы, чистым земчугом усадил,Царские двери вызолачевал [КД, №28]. Описывая богатые дворы Дюка Степановича и Чурилы Пленковича (сюжет «Чурила и князь»), лучшие кенозерские сказители использовали оригинальную гиперболу: Над воротами икон до семидесят.

Это делается для того, чтобы еще выразительнее подчеркнуть превосходство города Галича над Киевом:

…У Владимира того-де не случилосе,Да одна та икона была местная [Гильф., №225 и др.]. А в былине каргопола Латышова галицкий боярин содержит собственных иконописцев: Семьсот человек на красном золоте иконы пишут [Рыбн., №202]. Послы киевского князя принимают за пожар сверкающие на солнце золоченые крыши домов и самоцветные маковки на церквях родного города Дюка [Рыбн., №30; Гильф., №9 и др.]. Огромные размеры Сокола-корабля подчеркиваются тем, что на его палубе построены три церкви соборныя и три монастыря, три почестные [Т.-М., №16 – Вологодская губерния; ср. Мил., №17 – Енисейский округ]; три храма украшают обширный двор Дюка Степановича [Григ., №263; Т.-М., №51, Рыбн., №107 – Кулой, Мезень, Прионежье и др.]. стр. 317В былинах иногда упоминаются конкретные христианские храмы и монастыри, важнейшие религиозные праздники. Калики перехожие отправляются на богомолье ко святым местам из Юрьевского / Кирилловского монастыря, из Ефимьевой или Хвалынской пустынюшки [КД, №24 и др.]; Василий Буслаев собирается биться со всем Новгородом …Окроме трех монастырей –Спаса Преображения,Матушки пресвятой БогородицыДа еще монастыря Смоленского [Рыбн., №169 и др.]. Старчищо Андронищо, крестный батюшко Василия Буслаева, надел на голову Софеин колокол (с Софийского собора в Новгороде) [Гильф., №141 и др.]. Перед тем как ударить его червленым вязом, богатырь с иронией приговаривает: «Не дал я ти яичка о Христовом дни, –Дам тебе яичко о Петровом дни!» [Рыбн., №151 и др.]. Эта формула используется и в финале одного из вариантов «Добрыни и Алеши» [Гильф., №33]. Храм Софии премудрые, но не новгородский, а киевский, фигурирует в былине пудожанина Ф. Конашкова «Садко», в которой действие перенесено из Новгорода в Киев [С.-Ч., №91]. Кенозерские варианты старины «Чурила и Катерина» открываются такой пейзажной зарисовкой: Накануне было праздника Христова дни,Канун-де честнаго Благовещенья.Выпадала порошица-де снег а молодой… [Гильф., №224 и др.]. Монастыри характеризуются в эпических песнях как место, где можно обрести духовный покой, избавиться от мирских страстей. Желая замолить грехи молодости, принимают схиму Тимофей, отец Ермака [Гильф., №121]; Данило Игнатьевич, отец Михайла Даниловича. Усмиренные Ильей Муромцем разбойники дали заповедь великую записаться во пустыни во манастыри [Гильф., №197 – Пудога]. В ряде пудожских былин даже Соловей-Разбойник обещает стать строителем монастырей богомольных, но Илья Муромец предупреждает князя Владимира: «Не строитель он вековой, а разоритель» [Рыбн., №128 и др.]. В мезенских вариантах «Козарина» и «Ильи и разбойников» татары делят казну монастырскую / Никольскую; видимо, эта деталь навеяна исторической балладой «Добрый молодец и казна монастырская» [Свод, IV, №№ 105, 106, 201 и др.]. Обжора Тугарин Змеевич По целой ковриге за щеку мечит, // Те ковриги монастырския [КД, №20]. Христианские элементы играют важную роль в пространственно-временных характеристиках эпического мира. В былинах «Илья Муромец и Соловей-Разбойник» и «Иван Гостиный сын» продолжительность поездки богатырей измеряется временем между заутреней и обедней; к церковной службе, чаще всего праздничной, воскресенской, приурочены и многие другие события. В печорской версии сюжета «Иван Гостиный сын» богатырь требует у черниговских попов ярлыки скорописчатые – документальное подтверждение выполнения им условий состязания (проскакать от Киева до Чернигова между заутреней и обедней) [Свод, II, №190 и др.]. Аналогичный мотив содержится в рукописном пересказе XVIII века былины о первой поездке Ильи Муромца. Князь киберской и воевода черниговской ему дали по яичку, и на них подписали подпись: в которои день поспел из Мурома в Чернигов град и сколко под Черниговым побил силы босурманския [БЗП, №26]. Колокольный звон, четье-петье церковное, как и белый свет / солнце красное, в эпосе приобретают символическое значение, становятся синонимами жизни. Вражеский царь / эпический противник, как правило, угрожает лишить русских людей этих благ [Свод, IV, №111 и др.]. Выпущенный из темницы Дунай благодарит своего крестового брата Добрыню: если бы не его заступничество, А не бывати-то мне, брат, на святой Руси,А не видать тут как мне было бела свету,А не слыхать-то цетья-петья церковного,А не слыхивать звону да колокольнёго [Свод, IV, №116]. стр. 318В характеристике идеальной невесты подчеркивается, что она должна быть обучена четью-петью церковному [Кир., III, 32]. В ряде былинных вариантов из Поморья и с Печоры Дюк Степанович демонстрирует не только знание духовных песнопений, но и свой громоподобный голос: Бласлови ты, Солнышко, херуимську спетьВо всю-то моготу-то богатырьскую И запел удалой доброй молодець –С угла на угол церьковь покачалосе,И хрустальны околенки приломалисе… и т.д. [Марк., №198; см. также: Марк., №15; Свод, I, №145 и др.]. Оригинальный поэтический образ, связанный с церковным колокольным звоном, использовал пудожский сказитель Т.Романов: в осажденном татарами Киеве звонят в плакун-колокол [Рыбн., №142]. Аналогичная деталь есть и в былине Н.Швецова с Мошенского озера (юго-восток бывшей Олонецкой губернии): не надеясь на спасение, киевляне бьют в колоколы да в плакущие; а когда Илья Муромец истребил татарскую силу, они звонят в колоколы да в радущие [Гильф., №304]. Видимо, здесь речь идёт не о разных колоколах, а о колокольном звоне разного звучания – ср. малиновый звон, набат, сполох, полный, красный звон. Из атрибутов христианского культа в былинах чаще всего упоминаются кресты разных типов. Это и придорожные распятия, и кресты на православных храмах, на богатырском шатре (у Самсона крест на шатре будто жар горит [Рыбн., №142]). Преодолевая многочисленные препятствия на прямоезжей дороге в Киев, Илья Муромец Сам леса срывал да стружки строгал,По стружкам-то он да кресты кладал,Кресты кладал богомольные,На крестах да подписывал:«Едет старой казак да Илья Муромец…» [Рыбн, №128 и др. – Пудога]. А в одном из поволжских вариантов с той же целью богатырь ставит часовенку с соответствующей надписью [Кир., I, 34]. Легендарный Леванидов крест, как и Латырь-камень, дуб Невид, мощи Борисовы, пески Макарьевски, в эпосе является местом сбора богатырей перед совместной поездкой или общеизвестным пространственным ориентиром. Иногда название этого креста механически переносится на другие объекты: книга Леванидова [Гильф., №60], луга Леванидовы [Кир., III, 32]. В записях из разных регионов по именному перстню или нательному кресту Илья Муромец узнает своего сына Сокольника, выросшего на чужбине (в некоторых вариантах – Добрыню [Григ., №213 и др.]); таким же образом Данило Игнатьевич узнает своего сына [Марк., №183], а Добрыня – Илью Муромца [Свод, III, №25]. Нательный крест осознается сказителями как универсальный оберег. Он спасает Илью Муромца от вероломного удара Сокольника (к этому эпизоду мы еще вернемся), от брошенного Идолищем цинжалишша булатнёго [Гильф., №245; Свод, III, №74], а спящего во время битвы Самсона – от стрелы, выпущенной разгневанным Ильей Муромцем [Рыбн., №204 и др.]. В былине об Илье Муромце и Калине драматизм ситуации иногда смягчается тем, что герой велит стреле не убить, а разбудить его старшего крестового брата [Гильф., № 75, 304]. В одном из мезенских вариантов у находящегося в отъезде Добрыни шевелилсэ на вороту же крес[т]; богатырь догадался, что в Киеве готовится свадьба его жены с Алешей Поповичем [Свод, III, №11]. Уникальная деталь использована в нижегородской старине. Заключив временный союз с царем Батыем Каймановичем, Василий-пьяница смахнул с се[б]я чуден крест [Кир., II, 93]. Эта новация не выходит за рамки фольклорной традиции. Согласно народным представлениям, нательный крестстр. 319 удерживает человека от греховных поступков; а если он упорствует в своем намерении, то крест надо снять. Так поступают те, кто хочет с помощью черта приобщиться к колдовским знаниям или покончить с собой [ФСЛ, II, № 351, 523 и др.]. В одном из сибирских вариантов «Добрыни и Змея» трудная ситуация, в которой оказался богатырь, возможно, связана с тем, что перед купанием в Почай-реке он снял с себя оберегающий его от несчастий золот чуден крест со цепочкою [РЭПС, №15]. Нательный крест иногда выполняет функции ценного залога. Не узнав после долгой разлуки Добрыню, мать отказывается дать ему гусли своего сына: «Унесешь ты звончаты гусли, не принесешь». Богатырь отвечает ей: «Я оставлю тебе крес[т] животворяшший» [БПЗб, №134]. Несмотря на подчеркнуто уважительное отношение эпических героев к атрибутам православия, в некоторых сюжетных ситуациях они воспринимают золотой или серебряный нательный крест просто как ценный предмет. Илья Муромец готов заложить или пропить в кружале государевом свой пречудной крест из червонова краснаго золота [Гильф., №220 и др.], а Василий Игнатьевич, оправдывающий свое прозвище пьяница, Он пропился-проелся весь до ниточки,Не креста у него, не поеса [Свод, II, № 197, 201 и др.]. В обоих случаях нет никакого антирелигиозного подтекста, как нет его и в былине «Ссора Ильи Муромца с Владимиром». Обидевшись на князя, который не пригласил его на пир или посадил за нижний конец стола, богатырь сбивает стрелами золоченые маковки с церквей, чтобы устроить свой пир с голями кабацкими. Дорогие украшения нужны ему для расплаты с чумаками-целовальниками. Характерно, что в некоторых вариантах Илья отстреливает маковки позолочены или шарики золоченые не с церквей, а с княжеского терема [Рыбн., №128; Гильф., №210; Мил., №1; С.-Ч., № 53, 55, 169 и др.]. Эпические герои строго соблюдают правила религиозного этикета. В печорских и кулойских записях былин Дюк Степанович решительно пресекает неуместные во время церковной службы расспросы Чурилы Пленковича или Алеши Поповича: Не то ныньче поют, да не то слушают,Поют и слушают обедню воскресенскую [Свод, I, №138 и др.]. В мезенских вариантах «Чурилы и Катерины» Перемет аналогичным образом «отчитывает» свою служанку [Свод, IV, №№ 147, 148], а в текстах с Зимнего берега и из Архангельского уезда Дюк или Илья Муромец делают замечания даже князю Владимиру [Марк., №113; Кир., IV, 1 и др.]. В печорском былинном новообразовании «Лука, змея и Настасья» богатырь не осмеливается войти в храм в конце богослужения: ему совестно бы стало б, что проспал обедню да воскресенскую [Свод, II, №281 и др.]. В былинном мире важную роль играет институт побратимства. Обменявшись нательными крестами, богатыри принимают на себя обязательства слушать советы друг друга, выручать из беды названого брата и, конечно же, не посягать на жизнь своего побратима. Трагически безысходная ситуация возникает в одном из поволжских вариантов былины «Данило Ловчанин». Среди воинов, посланных против него князем Владимиром, богатырь видит своего родного брата Никиту Денисьевича и названого брата Добрыню Никитовича. Они не вправе ослушаться великого киевского князя, пославшего их против близкого им человека. С горечью восклицая: Ишшо где это слыхано, где видано, –Брат на брата со боём идёт? Данило Денисьевич предпочитает покончить жизнь самоубийством [Кир., III, 32]. Такая же нравственная норма утверждается в духовном стихе «Непрощаемый грех», входившем в репертуар ряда эпических певцов из Поморья. Добрый молодец кается в своих грехах сырой земли; она все ему прощает, кроме одного:стр. 320 …Во третьём греху да не могу просьтить, Не могу просьтить да не могу покаети:Ты ведь езьдил, доброй молодець, да по цисту полю,Ты не госьтя ты убил да не торгового,Своего убил брата крестового,Порушил своё да кресно знаменьё [Марк., №159 и др.]. Заметное воздействие на устную эпическую традицию оказала христианская книжность, что стало предметом научных исследований классиков дореволюционной русской фольклористики Ф.И.Буслаева, А.Н.Веселовского, В.Ф.Миллера, И.Н.Жданова и других эпосоведов. Из Библии, Евангелия и апокрифических сказаний позаимствован целый ряд эпизодов и мотивов, имен собственных; христианские легенды положены в основу отдельных былинных сюжетов и ключевых мотивов («Самсон лишается силы», «Самсон и неверная жена», «Соломан и Василий Окулович», «Сорок калик», отбор дружинников в «Наезде литовцев» и в некоторых вариантах старины о царе Соломане). В былинах упоминаются хорошо знакомые сказителям по ветхозаветным и новозаветным сказаниям Иудейская земля, Ерусолим-град, Ердан-река, Ефрат-река, Сионь / Сивань-гора, Фавор-гора, мощи Адамовы [Свод, IV, № 188–189], отец былинного Соломана царь Давыд [Свод, IV, № 209], Соломаньско царьсво [Григ., №92] и его столица Соломь-город [Свод, IV, №207]. Эпического противника иногда именуют Жидовином [Кир., I, 46; IV, 6; Свод, III, №26 и др.], а традиционных татар заменяют жидовья [Свод, IV, №202]. Можно предположить, что с рассказами евангелистов о распятии Христа связана жестокая казнь, которую задумала осуществить Марья Лебедь Белая, жена-изменница Михайла Потыка. Споив богатыря вином забыдущим, Роспялила Михайлу она на стену [Гильф., №52]; Била ему в руки в ноги еще гвоздища.Не хватило тут гвозда да у ней пятаго,Пятаго гвозда ему сердечнаго… [Гильф., №6]. Не исключено, что в некоторых вариантах былины ответные действия Михайла Потыка, освобожденного дочерью соперника, спровоцированы намерениями жены: он ее на воротах расстрелял / росковал [Рыбн., №196; ср. Григ., №271 – сюжет «Добрыня и Маринка»; Григ., № 292 – «Данило Ловчанин»], иногда такой же казни подвергается и царь Вахрамей Вахрамеевич [Рыбн., №166]. В пудожской старине Добрыня видит в змеиных пещерах аналогичную картину: А роскована там дочка княженецкая,В ручки ножки биты гвоздия железныи [Гильф., №59]. Популярное в сюжетах о татарском нашествии имя вражеского царя Калин певцы иногда заменяли на Каина [Рыбн., №142; Гильф., № 34, 121; Марк., № 2, 246, 251; Григ., I, с.578 – упоминание старины «Илья Муромец и Каин-Кудреванко»]. В.П.Аникин не совсем корректно прокомментировал причину появления этого антропонима в былинах. «Массе народных сказителей эпических песен имя Каин не было понятно, и они превратили его в “Калина”. “Калин” – обычная народная этимология имени Каина. Навстречу этому толкованию имени идет соответствие смысла нарицательного имени Каина-убийцы и Калина-садиста в былинах». С такой трактовкой трудно согласиться. Во-первых, народная этимология предполагает замену непонятного слова понятным, а не наоборот. Тюркское имя Калин (от прозвища «толстяк») ничего не говорило русскому крестьянину, а Каин многим был знаком по Ветхому Завету и церковным проповедям. Первичным в этой паре антропонимов логичнее считать Калина. Во-вторых, семантическое сближение «Калина-садиста» и «Каина-убийцы» выглядит очень неубедительно. Каин – братоубийца, а не ставшее нарицательным наименование любого убийцы. Угрозы былинного Калина (обычно остающиеся нереализованными) разорить Киев и предать мучительной смерти князя Владимира – типовая эпическая формула, используемая в большинстве сюжетов о вражескомстр. 321 нашествии или о борьбе богатырей с мифическими существами. …Я возьму тебя да стругом выстружу,Я из рук, из ног жильё вытяну… [Марк., №218 – угроза Идолища Ивану Годиновичу и др.]. Не менее жестоко расправляются с побежденными противниками или неверными женами/невестами и русские богатыри. Третьёго тотарина ножом сколол,А ножом сколол да в котли сварил [Марк., №233]; Кощею царю живу очи вынули [БЗП, №36 и др.]; …Да отсек ей по колен тут резвы ноженьки,А потом да отсек да белы рученьки:«А этых мне-ка ноженёк не надобно,Ахапляли как поганаго татарина,А этых мне-ка рученек не надобно,Обнимали как поганаго татарина».Да отсек-то ей еще тут губушки:«А этых мне-ка губушек не надобно,А целовали что поганаго татарина» [Гильф., №51 и др.]. В двух пудожских вариантах после такой расправы с женой Иван Годинович иронически советует ей: Теперь, Настасья Митриевна,Хошь за царя иди, хошь за князя,Хошь за князя, хошь за боярина,Хошь за боярина, хошь за богатыря! [С.-Ч., №41; Черн., №41]. Традиционность этой формулы в данном сюжете подтверждается ее наличием в записи конца XVII – начала XVIII века: «Вот тебе, Настасья, воля на все на четыри стороны, хотя вдовои седи, хотя замуж иди» [БЗП, №43]. В четырех старинах из сборника Кирши Данилова герои разбивают или угрожают разбить врагов в крохи пирожные / говенныя [КД, № 6, 9, 25, 26]. В поволжском варианте былины о Даниле Ловчанине князь Владимир жалует Илью Муромца шубой соболиною, а Мишатке пожаловал смолы котёл [Кир., III, 32]. Аналогичные мотивы встречаются в исторических песнях и духовных стихах [Свод, II, Приложение III, №2; Марк., №147 и др.]. Все это не проявления надуманного «садизма» персонажей (как героев произведений, так и их противников), а естественная для эпического мира бескомпромиссность в разрешении острых межэтнических или социальных конфликтов. Неслучайно страшный суд калик перехожих над нарушителем принятой ими заповеди тежолой нередко противопоставляется суду царскому или королевскому: …Ишше хто из нас, братцы, заворуицьсэ,Ишше хто из нас, братцы, заплутуицьсе,Ишше хто из нас, братцы, що соврёт ведь що,Ишше хто из нас, братцы, за блудом пойдёт, –Не ходить до царей да до царевицей,Не ходить до королей, до королевицей,Нам судить таковаго ведь своим судом:По локоть отсекать да руки белыя,По колен отрубать да ноги резвыя,Промежду плецей тенуть бы да ретиво серьцё… и т.д. [Григ., №239 и др.]. Византия, откуда на Русь пришло христианство, занимает в эпосе гораздо более скромное место, нежели библейский Иерусалим и его окрестности. В западных регионах Русского Севера бытовала так называемая «цареградская» версия сюжета «Илья Муромец и Идолище» с упоминанием Царьграда (Константинополя) и царя Константина Боголюбовича [Гильф., №48 и др.]. Названия Царьграда и Ерусолима иногда встречаются в описаниях камки белохрущатой [КД, №1], а также игры на гуслях Добрыни Никитича или Ставра Годиновича. В Иерусалим, ко святой Христовой гробнице, отправляется Василий Буслаев и его соратники. На Зимнем берегу и Мезени найдена редкая старина «Глеб Володьевич», действие которой происходит в Крыму, в греческой колонии Корсуни [Марк., №80; Свод, IV, №195 и др.]. Довольно часто в былинах фигурируетстр. 322 загадочная шляпа / колпак земли греческой, до сих пор вызывающая споры среди эпосоведов; иногда исполнители использовали и более редкие мини-формулы – царьсво Грецеско [Свод, IV, №133]; Великая Греция [Свод, V, №325]; купци гречески [Гильф., №2]. В большинстве вариантов былины «Сорок калик» паломники по просьбе князя Владимира поют Еленский (видимо, «эллинский», т.е. «греческий») стих; порой его название трансформируется по законам народной этимологии – ильинской стих [Свод, V, №335], еврейской стих [КД, №15]. Следует отметить, что удельный вес христианских элементов намного выше среднестатистического в былинах сказителей, которые были хорошо знакомы с религиозной литературой, как правило, грамотных. К их числу относятся В.Щеголенок (Кижи), А.Крюкова (Зимний берег), П.Антонов (Пудога), В.Батов (Выгозеро). Гораздо чаще обычного христианские мотивы и образы встречаются в текстах, зафиксированных за полтора-два столетия до начала массовой собирательской работы на Русском Севере [БЗП; КД]. У некоторых исполнителей количество христианских элементов превышает норму лишь в отдельных текстах (В.Лазарев из Прионежья, П.Марков (Печора), Г.Крюков и Ф.Пономарев (Зимний берег)). Прямая или косвенная связь певцов с церковными институтами особой роли не играет. Кирша Данилов был полупрофессиональным артистом при дворе уральских заводчиков Демидовых, скорее всего скоморохом, одним из веселых молодцев, о которых не раз говорится в его былинах; в его репертуаре немало балагурных, порой скабрезных по содержанию произведений. Но это не мешало сказителю в разных сюжетных ситуациях подчеркивать набожность своих героев, их истовую приверженность нормам религиозного этикета. В то же время в 21 эпической песне трех калик перехожих из Олонецкого края, с которыми встретились П.Н.Рыбников и А.Ф.Гильфердинг (И.Фепонов, Калика из Красной Ляги, Латышов) почти нет более или менее очевидных следов воздействия народных религиозных песен. Напротив, в духовных стихах И. Фепонова былинные формулы явно преобладают над церковно-книжными элементами. Не выходили за рамки местной эпической традиции А.Георгиевская, «супруга кенозерского священника и дочь прежнего – Василья Кенозерского» [Гильф., III, 432]; многие архангельские сказители, которые были церковными старостами (В.Пупцев [Григ., II, 85]), близкими родственниками священников (А. Сивкова [Григ., I, 194]), подолгу жили в раскольничьих скитах (С. Емельянов [Григ., II, 121]; М. Точилова [Марк., 489]), обучались своему искусству у калик перехожих (А. Каменева [Григ., I, 64]) или сами ходили по монастырям – от Поморья до Сибири (Иов [Григ., I, 597]). Существование разных конфессий христианства в эпосе практически не отразилось. В одной из старин кенозерского певца И.Сивцева-Поромского говорится, что Василий Окулович привел похищенную Саламаниду во кирку во соборную; где они принимали посвоему златые венцы [Рыбн., №]183]. Название лютеранского храма, скорее всего, попало в былину случайно и долго в ней не удержалось. Из трех преемников знаменитого сказителя, усвоивших от него былину «Соломан и Василий Окулович», лишь А.Артемьева сохранила эту новацию [С.-Ч., №218], а два других заменили немецкое слово более привычным словосочетанием Божья церковь/церковь соборная, хотя и отметили, что жених и невеста брали венец по-своему [С.-Ч., № 208, 235]. В былине Г.Крюкова (Зимний берег) русские богатыри не поклоняютсе поганым идолам в палатах прусского, австрийского и шведского королей, т. е. все эти западноевропейские страны осознаются исполнителем как языческие [Марк., №74]. В текстах ряда архангельских певцов враги угрожают православную веру облатынить всю [Свод, II, №199 – Печора; III; № 74, 78 – Мезень], но вряд ли это связано с католичеством. В обоих случаях формула вложена в уста персонажей, не имеющих отношения к Западной Европе (собака злодей Скурла-царь, обычно возглавляющий татарское нашествие на Русь, и выросший на чужбине, часто – у моря студеного сын Ильи Муромца Сокольник). Скорее всего, это – вариант типовой антонимической пары «своё –стр. 323чужое», а не конкретное противопоставление православия и католичества. Не оставило в былинах заметного следа и событие более позднего времени – раскол в русской церкви, хотя среди сказителей было немало старообрядцев, особенно в Поморье. Собиратели и исследователи связывают с ним запев о турах златорогих из сюжета «Василий Игнатьевич и Батыга», который в Поморье превратился в самостоятельное произведение балладного типа, предвещающее «падение старой веры после церковной реформы XVII в. патриарха Никона» [Балашов, 34, 399, 400; Григ., I, 144 и др.]. В одном тексте говорится, что Дюк Степанович молится по старой религии [Свод, I, №146], а в другом Садко украшает построенные им церкви золочёными иконами старообрядческими [Свод, II, №255]. Оба варианта записаны на Печоре, где всегда были сильны позиции ревнителей древлеправославия. Видимо, с жесткими канонами старообрядческой морали связана негативная оценка бесовских игор Садко и нечестивых плясок царя Водяника в одной из олонецких старин [Рыбн., №55]. Необычная версия сюжета «Садко и новгородцы» сформировалась в старообрядческой среде на Печоре [Свод, II, №250–254 и др.]. В роли соперника Садко в ней выступает поп, отец духовный (кроме одного варианта, в котором действие перенесено в заморское царство). Герой скупает в Новгороде все товары благодаря помощи Миколы-святителя, Богородицы или безыменных святых, которые принимают сторону не священнослужителя, а его соперника. В былинах сохранилось немало отзвуков дохристианского восприятия мира, архаичных образов и мотивов, связанных с язычеством (великаны Святогор и Идолище Поганое, великанша Настасья (сюжет «Добрыня и Настасья»); многоглавый огнедышащий змей; колдунья Маринка; вещий ворон; богатырский конь, предупреждающий своего хозяина об опасности, и т.д.). Они могут быть как изначальными (реликты мифологического эпоса), так и вторичными, позаимствованными из волшебных сказок, мифологических сказаний, поверий. Эпические песни – одна из составляющих сложного и меняющегося во времени комплекса традиционной народной культуры, поэтому воздействие на них смежных ее областей естественно и неизбежно. И все же доминировала в последние столетия тенденция к демифологизации содержания былин. Процесс этот протекал по-разному. В одних произведениях архаичные элементы постепенно выветривались, уступая место рационалистически-бытовым мотивировкам. Так, в Прионежье на рубеже XIX и XX веков Маринка почти полностью утратила атрибуты чародейки, превратившись в заурядную обманщицу [С.-Ч., №11; Черн., №36; БС, №113 – Г.Якушов, И.Фофанов, Н.Богданова-Зиновьева и др.]. На Пудоге из «Наезда литовцев» (кроме вариантов Ф.Конашкова [С.-Ч., №85; Конашков, №10]) исчезла насыщенная мифологическими деталями сцена испытания воинов перед опасным походом. В кулойских записях жена Михайла Потыка, как и Маринка в Прионежье, лишена черт колдуньи [Григ., № 262, 272, 277], а в пинежских старинах в облике Тугарина, кроме гиперболизированного обжорства, не осталось ничего змеиного, он осознается как зверищо Тугарынище [Григ., № 50, 212]. Довольно часто демифологизация былин сопровождалась христианизацией текстов; языческие мотивы и образы заменялись их христианскими аналогами. В старине об Иване Годиновиче сохранились реликты известного по памятникам древнерусской литературы одухотворения боевого оружия, которое выполняет волю своего хозяина. Кощей Трипетович стреляет из лука Ивана Годиновича в привязанного к дубу богатыря, но по приказу хозяина стрела обвернулась в груди татарские и насмерть поразила самого стрелка [Гильф., № 179, 188]. Отголоски этого мотива есть в одном из нижнеколымских вариантов [РЭПС, №49] и в самой ранней по времени записи этого сюжета [БЗП, 43]. В других текстах спасение героя объясняется вмешательством небесных сил: стрела убивает Кощея по Божьему да й по веленью [Гильф., №83 – Заонежье; Мил., №73 – Терек]; голуби, в которых он стреляет, оказываются ангелами [Гильф., №256 – Кенозеро; Свод, IV, №158 – Мезень]. В роли спасителей выступают также киевские богатыри, крестовые братья Ивана Годиновича, превратившиеся в голубей [РЭПС, № 48 – Алтай] (уникальный в русском эпосе мотив).стр. 324 В ряде вариантов используются реально-бытовые мотивировки: богатырь сам рвет путы [Свод, IV, № 160 – Мезень] или его освобождает возвратившаяся с охоты дружина [КД, №16 – Урал]. Видимо, архаичные мифологические мотивы, которые были, по крайней мере, в некоторых проторедакциях былины об Иване Годиновиче, со временем стали восприниматься сказителями как непонятные, неубедительные, и они начали искать им замену, в том числе и путем введения в повествование христианских персонажей. (Развернутый анализ этого эпизода.) Как уже отмечалось, от вероломного нападения Сокольника спящего Илью Муромца обычно спасает массивный золот чуден крест. Но в одном из архангельских вариантов этой былины удар копьем приходится в оберег полтора пуда с четвертью [Кир., IV, 12]. Языческая ладанка-оберег упоминается и в эпической песне прионежского сказителя А.Чукова. Отправляясь в Киев, Дюк Степанович подвязывает под пелецко под правое и под левое [подмышки?] щепотку родной земли сыро-матерой [Гильф., №152]. В эпоху раннего Средневековья подобные предосторожности были явлением обыденным [СД, II, 319], но позднее функции универсального оберега были перенесены с «родительской земли» на христианский атрибут – нательный крест. В этой связи позволительно предположить, что и в других отмеченных ранее случаях чудесного спасения богатырей некоторые христианские мотивы могли быть вторичными, а не изначальными. В ряде вариантов былины «Садко в подводном царстве» герою помогают советами не Микола Можайский [Гильф., №70 и др.], а старчище [Рыбн., №55], жона да староматера [Свод, II, №250], за зыбой бабушка [Марк., №95] и даже царица поддонная [Рыбн., №108], царица-матушка подводная [Свод, II, №258]. Парализованного Илью Муромца исцеляют от недуга не только Иисус Христос с апостолами или ангелы [Рыбн., №140 и др.], но и сиротинушка убогая [Свод, I, №50], старец [Свод, I, №51], все те же калики перехожие. Превращенному в камень Михайле Потыку жизнь возвращает стар матёр цёловек [Свод, IV, №112], матёрая калика да седатая [Гильф., №6], Илья Муромец [РНПКП, №180], крестовый брат [Свод, IV, №111]. В народной культуре старики, бабушки-задворенки, бродячие нищие с давних пор осознаются как хранители древних традиций, носители разнообразных знаний, в том числе и сакральных. В волшебных сказках, легендах, мифологических сказаниях Христос, Илья-пророк, Микола угодник обычно появляются среди людей в облике убогих старцев или нищих. Влияние духовных стихов – народных религиозных песен, которые в XIX веке входили в репертуар большинства сказителей, обнаруживается лишь в отдельных былинных текстах. Это единичные случаи использования имени татарского царя Кудреванко/Кудриянище/Демьянище (перенос из духовного стиха «Муки Егория»), упоминания царства Рахлинского ([Свод, II, №274 – заимствование из сюжета «Егорий и змей»]), Римского города вместо Киева ([Григ., №218 – былина «Иван Годинович»; восходит к стиху «Алексей, человек Божий»]); Осипа Прекрасного в жалобе Добрыни на свою участь [Рыбн., №№ 130, 155 и др.]; замена имени Святогора Святополком [Гильф., №60 – Пудога; Григ., №166 и с.483 – Пинега]. Необычная развязка сюжета «Добрыня и змей» зафиксирована собирателями в Прионежье. Изнемогая в поединке со змеем, богатырь уже готов прекратить сражение, но, услышав глас с небес, продолжает бой и убивает своего противника. Кровь чудовища заливает все вокруг, и вновь небесный глас подсказывает выход из положения. Добрыня бьет копьем во сыру землю, просит ее расступиться и пожрать кровь да всю змеиную. Исследователи былин еще в конце XIX века установили наиболее вероятный источникстр. 325 этого мотива – духовный стих о Федоре Тироне (иногда он встречается и в сюжете «Егорий и змей»). В былины этот эпизод проник сравнительно поздно; в устных по происхождению текстах он отмечен собирателями всего у двух певцов – П.Калинина и А.Чукова [Гильф., № 5, 148]. Они жили в соседних домах в деревне Пудожская Гора, возможно, из одного источника восприняли значительную часть своего репертуара. Кто бы ни был инициатором этой новации, она органично вписалась в художественную систему русского героического эпоса. Сказители, не раз использовавшие мотив чудесного вмешательства небесных сил в судьбы героев, не воспринимали ее как нечто инородное, чуждое былинам. Тот же П.Калинин в сюжете «Добрыня и Алеша» заменил гласом с небес традиционных для Прионежья птиц или коня-вестника, которые сообщают богатырю о готовящейся свадьбе его жены с Алешей Поповичем [Гильф., №5; стихи 137–142. В былине «Михайло Данилович» В.Лазарева, карела по национальности, глас с небес велит связанному татарами богатырю порастянуть ручки белые, порасправить ножки резвые и освободиться от пут, что он и делает [Рыбн., №105]. Мотивы «кровавого потопа» и гласа с небес использованы в большинстве текстов «Добрыни и змея», зависимых от печатных источников; следовательно, они привлекали повышенное внимание не только составителей популярных изданий былин, но и обращавшихся к книге исполнителей. Некоторые исследователи склонны объяснять влиянием духовного стиха «Муки Егория» мотив трех застав в олонецких записях былины «Дюк Степанович» и портретное описание чудесных младенцев в старине «Дунай» (…по коленочкам-то ножки в серебри, по локоточкам-то ручки в красном золоти [Гильф., №81 и др.]). На наш взгляд, вполне «конкурентноспособными» выглядят другие объяснения этих схождений. Три заставы на опасном пути героя правомерно рассматривать как общеэпический и даже общефольклорный мотив. Они фигурируют не только в целом ряде былин, но и в произведениях смежных с ними жанров, причем характеризуются по-разному. В «Дюке» обычно упоминаются Горынь-змея лютая, стадушко лютых грачёв, стадушко серых волков [Гильф., №230 и др.]; в старине «Илья Муромец и Соловей-Разбойник» – болота зыбучие, корбы дремучие; река матушка Смородина; Соловей-Разбойник, птица рохманная [Рыбн., №128 и др.]; в печорско-мезенских вариантах «Поездки Василия Буслаева в Иерусалим» – воинственно настроенные мужички да новотокмяна; субой быстёр, да вал густой; кресты евангельски на горах [Свод, II, №243 м др.]; в исторической балладе «Авдотья-Рязаночка» – реки, озёра глубокие; воры разбойники в чистых полях широких; зверьё лютое в темных лесах [Гильф., №260 и др.]. Лишь в одном варианте «Козарина», записанном на Зимнем берегу, упоминание среди трех застав реки огнянной предположительно можно считать заимствованием из духовного стиха о муках Егория [Марк., №144]. В эпических песнях преодоление застав нередко предшествует основным событиям и выполняет функции предварительного испытания героя. В отличие от Егория Храброго, богатыри добиваются успеха самостоятельно, не прибегая к помощи святого слова или небесных сил. Портрет чудесных младенцев мог попасть в былины не только из духовного стиха о Егории Храбром, где он факультативен, но и из волшебных сказок, где ему отводятся сюжетообразующие функции [A.-T., №707]. Частично эта формула использована в портретной характеристике матери Дюка Степановича: …По косичкам у ей часты звезды,На затылке у ей млад ясен месяц,А на лбу у ей красно солнышко [Т.-М., №51 – Мезень]. Информационный отдел Петрозаводской и Карельской епархии по материалам статьи Новиков Ю.А. (г.Петрозаводск) Христианская вера, монастыри и храмы в былинах// Церковь Преображения Господня на острове Кижи: 300 лет на заонежской земле. Составление и подготовка: кандидат исторических наук И.В.Мельников (Музей-заповедник «Кижи». Петрозаводск. 2014. 360 с.) , 2020 год.