Сегодня, 22:14

Поссорить политиков, государства, народы нетрудно – иногда достаточно спичку поднести. И мы уже готовы стрелять.

В истории нередки ситуации, когда один человек или даже несколько сильных, влиятельных и талантливых людей не в силах предотвратить катастрофу. Задним числом можно анализировать – какой шаг мог бы оказаться спасительным, но это, как говорится, приправа после обеда. Так было накануне Семилетней войны, когда создавались и рушились союзы, нарушались и принимались международные договора, экономика перестраивалась на мобилизационный лад – и всё шло к кровопролитной войне, которая завершилась почти безрезультатно для всех держав, принимавших в ней участие. И это, увы, вполне логично.

История повторилась через полтора столетия – и к 1914 г. две коалиции потеряли общий язык, хотя противников многое связывало и в политике, и в экономике, и в культуре. И даже родственные династические связи не помогли. Есть туманная формулировка – «неразрешимые противоречия». Иногда без неё не обойтись. До первого выстрела война затягивает как воронка – и мы становимся непримиримыми, в нас просыпается максимализм, мы и слышать не хотим о компромиссе, мы уже ненавидим оппонентов. Клевета перемешивается с правдой, мы расковыриваем старые раны, предъявляем грозные счёты… Поссорить политиков, государства, народы нетрудно – иногда достаточно спичку поднести. И мы уже готовы стрелять. Это болезнь, помрачение (иногда, увы, необходимое – как урок или как защита коренных интересов государства и народа). Разве это только «преданья старины глубокой»? Прислушаемся к самим себе: а нас не затягивает воронка новой войны?

28 июня 1914 г. в Сараеве девятнадцатилетний серб Гаврила Принцип пристрелил наследника венского престола – эрцгерцога Фердинанда и его жену, герцогиню Софию. Гаврила входил в террористическую группу «Млада Босна». Они боролись за Великую Сербию, за освобождение южно-славянских территорий от власти австрийцев.

Через месяц после убийства Австро-Венгрия предъявит ультиматум Сербии – унизительный, заведомо неисполнимый. Конечно, сербы не могли допустить на свою землю австрийскую полицию! Будущие участники войны уже начинают скрытую мобилизацию… В результате Австрия объявляет Сербии войну, а Германия гарантирует Вене свою поддержку. Россия делает последний миролюбивый шаг: в телеграмме кайзеру Вильгельму Николай Второй предлагает передать австрийско-сербский вопрос на рассмотрение Гаагской конференции. Кузен Вилли ответил вежливо, но уклончиво – по существу, спасительное предложение осталось без ответа. Переписка, которую монархи вели почти четверть века, прервалась.

Вскоре Германия ультимативно требует прекратить мобилизацию – Россия, разумеется, не идёт на поводу у Берлина. 1 августа Германия объявляет войну России.

Войну предстояло вести, главным образом, монархиям – из главных участников противостояния республиканский строй к тому времени закрепился только во Франции и Соединённых Штатах. И в России, и в Австрии всё большую роль играли, говоря словами Есенина, «промышленники и банкиры». Их всевластие трудно было совместить с принципами монархии – в особенности на российский самодержавный лад. Выгодополучателями войны были хозяева монополий и американские политики, которые удесятерят своё влияние в ходе европейской бойни.

Повторим хрестоматийное: Сараевский выстрел стал предлогом для войны, а не её причиной. А коренных причин было сразу несколько. Технический прогресс вселил самоуверенность и в политиков, и в генералов. Мало кто устоял перед соблазном опробовать новые виды оружия, обмундирования, связи… Идеологически немаловажно, что во всех странах – участницах конфликта вовсю шёл процесс дехристианизации. Европа морально подготовилась к кровавой бойне.

В предвоенные десятилетия Россия выступала с мирными инициативами – но они получали серьёзный резонанс только в нашем Отечестве и среди немногих союзников. Остальные присматривались к Петербургу с опаской. В этом смысле политика Николая II, как ни странно, напоминает ситуацию с мирными инициативами Советского Союза в 1950-е – 80-е. Даже Гаагские конференции, увы, не могли умерить милитаристскую страсть великих держав. Хотя отметим, что решения по ограничению вооружений, принятые в Гааге по инициативе России, сыграют свою роль в роковые годы. Сделают войну чуть-чуть гуманнее. И всё равно Первая Мировая станет самой жестокой, самой бесчеловечной – к тому времени – войной в истории…

Чем осталась та война в народной памяти? Исторические судьбы сложились так, что во многом Первая мировая воспринимается в России как кровавый пролог к революциям и Гражданской войне. Февраль и Октябрь заслонили трёхлетнюю трагическую эпопею, в которой участвовали десятки миллионов русских людей. И всё-таки не стёрлись из памяти народной трагедия Самсонова, Брусиловский прорыв, батальные страницы шолоховского «Тихого Дона»… Так сложилась: развязка той войны не стала для России внешнеполитическим триумфом. Политическая система не выдержала испытаний великого противостояния. Страна раскололась. При воспоминании о Первой мировой у нас возникает ощущения беспросветной трагедии.

Да, это подлинная драма: ведь в той войне Российская империя спасла Европу, но не дотянула до Победы. Известно рассуждение Черчилля – непосредственного участника событий: «Ни к одной стране судьба не была так жестока, как к России. Её корабль пошёл ко дну, когда гавань была в виду. Она уже претерпела бурю, когда всё обрушилось. Все жертвы были уже принесены, вся работа завершена. Самоотверженный порыв русских армий, спасший Париж в 1914 г.; преодоление мучительного бесснарядного отступления; медленное восстановление сил; брусиловские победы; вступление России в кампанию 1917 года непобедимой, более сильной, чем когда-либо. Держа победу уже в руках, она пала на землю, заживо, как древний Ирод, пожираемая червями». Есть в этих рассуждениях правда. Линия русской истории в октябре 1917-го (а, возможно, и раньше, после отречения императора) разошлась с логикой великой войны. Трагедия? Несомненно.

В 1914-м мало кто мог предсказать события 1917-го, даже отчасти. Хотя накануне войны многие в России считали ошибкой разрыв с Германией и сближение с Францией. Наибольшую известность в последние годы получила записка Петра Николаевича Дурново, в которой сановник предупреждал императора о вероятных последствиях войны с Германией. Главным образом – о внутреполитических бедах, которые обострятся в военных условиях. Не стоит чрезмерно восхищаться прозорливостью Дурново: сторонников дружбы с Германией и в России, и в Англии хватало. Но отметим, что министр легко предсказал, что Россию союзники будут использовать в качестве тарана, которым ударят по германской армии. А, когда речь пойдёт о российских интересах - тут же станут неуступчивыми.

Благодарности в политике ждать не приходится – ни от кого. Из прагматических соображений России следовало обождать – и, по обстоятельствам, включиться в войну с ослабленным противником. Пропустив первые кампании большой войны, Россия получила бы возможность приноровиться к экономическим требованиям современной войны. Если бы Россия уклонилась от боевых действий – вряд ли кайзер решился бы на агрессию против нашей страны. А вот судьба Франции, скорее всего, оказалась бы незавидной. Но Германия в июле-августе 14-го ведёт себя оскорбительно по отношению к России. В такой ситуации, проявив слабину, можно поплатиться.

У нас любят к месту и не к месту цитировать остроумный тезис императора Александра Третьего: «У России два союзника – армия и флот». И показательно, что именно этот император заключил роковой для России союз с Францией, о котором мы вспоминаем не только в Париже, на помпезном мосту, который носит русского царя, но и при любом серьёзном разговоре о начале Мировой войны.

Союз с Францией, которому Россия по-рыцарски хранила верность, и зависимость от французских банков – вот вам и война. Внешний долг России к 1914-му превышал 4 миллиарда долларов. В 1906-м был выпущен Государственный заём, поставивший нашу экономику в зависимость от французского капитала (французы обеспечили больше половины суммы займа). Франция десятилетиями отталкивала Россию от Германии. В роли закулисных дирижёров войны выступали и англичане, игравшие на противоречиях между Германией и Россией.

Перечитывая меморандум Дурново, нужно иметь в виду и рост революционных настроений, который в России наблюдался с 1860-х – в особенности среди городского населения. Меньше девяти лет прошло с событий 1905 г.! Столыпину удалось разгромить авангард революции, но сам он пал жертвой политического террора. Во всём мире в те годы первая ассоциация с понятием «Россия» — не балет, не Лев Толстой, не Иван Поддубный, а политический террор. А какую роль сыграло революционное движение в неудачном завершении Русско-японской войны? В 1914-м не учитывать этого могли только беспамятные лихачи. Правда, у сторонников войны был и такой аргумент: в годину испытаний народ сплачивается, встаёт «За царя, за Родину, за веру», а всех возмутителей спокойствия в шею погонит. В любом случае, страну ждала рискованная игра. И состояние общества оптимизма не внушало. Временами революционные процессы удавалось приглушить, но не случайно Блок ещё в 1903-м пророчествовал:

- Всё ли спокойно в народе?
- Нет. Император убит.
Кто-то о новой свободе
На площадях говорит.

Это не эксцентрические фантазии. Образ «гибели нибелунгов» витал в воздухе. С таким тылом ввязываться в мировое противостояние было опасно. Правда, не только в России, но и в Германии, в Австрии появлялись признаки скорого системного распада. И в стремлении к большой бескомпромиссной войне было что-то суицидальное.

Летом 1914-го Россию охватил патриотический подъём. Как покажет время – безоглядный, но поверхностный и недолгий. Тот, кто ещё недавно восхищался немецкой культурой, проклинал Германию со всеми её потрохами. Вплоть до языка, философии и музыки. В одночасье забыты вековые связи двух родственных, соседних народов. Самый показательный шаг – переименование столицы. Вместо привычного Санкт-Петербурга –Петроград. Спору нет, «Санкт-Петербург» по-русски звучит противоестественно и коряво. Нагромождение согласных! Но за двести лет весь мир привык к исконному названию великого города. А тут – столь радикальный шаг в пику Германии…

Активным комментатором военных событий неожиданно стал Фёдор Сологуб. В стихах он высокопарно призывал наказать Германию, защитить славянские народы и вернуть Константинополь православным… Обвинял немцев в вероломстве, в развязывании войны («На начинающего Бог! Его кулак в броне железной, Но разобьётся он над бездной Об наш незыблемый чертог»). В публицистике Сологуб превращался в мудреца, не чуждого сомнениям. Пытался осмыслить загадочную современную войну – войну не только армий, но и технологий, индустрий, тайных стратегий.

«Не армии сражаются, — вооружённые народы встретились, и взаимно испытывают друг друга. Испытывая противника, попутно испытывают путём сравнения и самих себя. Испытывают людей и порядки, строй жизни и склад своих и чужих характеров и нравов. Вопросом о том, кто такие они, острится вопрос о том, кто же мы сами», — это сказано о Первой мировой.

Ещё за полвека до 1914-го, каким естественным чувством казался патриотизм… В ХХ веке всё усложнилось неимоверно: «Но патриотизм наш не даётся нам легко. Любовь к отечеству у нас в России есть нечто трудное, почти героическое. Слишком многое должна преодолеть она в нашей жизни, такой ещё нелепой и ужасной».

Знаменательно, что сологубовская статья о патриотизме называется «С тараканами»: «А тараканам хорошо, привольно. Всякой нечисти и мерзости вольготно у нас, на необъятных просторах нашей милой родины. Неужели так и дальше будет? Ну, победим мы Германию, задавив её превосходством сил, — ну, а потом-то что? Германия останется, хотя и разбитая, всё же страной честных людей, упорного труда, точного знания и порядливой жизни, а мы всё с тараканами будем?».

Для России сараевский выстрел стал началом эпилога имперской истории. Из предвоенного тупика выхода не оказалось. Горькие страницы истории, совсем не праздничные…

Арсений Замостьянов


Фото: Православие.ru